Когда он постучал в дверь, она откликнулась: «Wer ist da?»

– Это я, – сказал он по-английски.

Открыв дверь, она посмотрела на ящики у него в руках, потом отступила в сторону. Они не встретились взглядами. Не прикоснулись друг к другу. Он пошел вслед за ней. Она надела резиновые перчатки, все окна были распахнуты. Она вымыла ванную. В квартире пахло весенней уборкой.

Оно было по-прежнему там же, под одеялом. Ему пришлось перешагнуть через него. Она вытерла стол. На полу была пачка старых газет, а на стуле, в сложенном виде, шесть метров прорезиненной ткани, которую она обещала достать. В комнате было светло и прохладно. Он поставил ящики рядом с дверью в спальню. Ему хотелось зайти туда и лечь на постель.

– Я сварила кофе, – сказала она.

Они выпили его стоя. Она не спросила, как он провел утро, он тоже. Все, что нужно, они сделали. Она быстро покончила с кофе и принялась застилать стол газетами в два-три слоя. Он следил за ней сбоку, но когда она повернулась к нему, он отвел взгляд.

– Ну? – сказала она.

Было и так светло, а стало еще светлее. Вышло солнце, и хотя его лучи не попадали прямо в комнату, они отражались от огромных кучевых облаков и ярко освещали каждый уголок, каждую мелочь: чашку в ее руке, перевернутый заголовок в газете на столе, набранный готическим шрифтом, потрескавшуюся черную кожу ботинок, торчащих из-под одеяла.

Если бы все это внезапно исчезло, им было бы достаточно трудно вернуться к прежнему существованию. Но то, что они собирались сделать, должно было навсегда отрезать им путь назад. Поэтому, следовал простой вывод, поэтому они поступали неправильно. Но они уже все обсудили, проговорили целую ночь. Она стояла спиной к нему и глядела в окно. Она сняла перчатки. Кончики ее пальцев касались стола. Она ждала, пока он заговорит. Он назвал ее по имени. Он устал, но постарался произнести его в привычной для них манере, с легким, точно вопросительным повышением тона в конце, как бывало, когда они призывали друг друга к чему-то важному, любви, сексу, дружбе, совместной жизни, чему бы то ни было.

– Мария, – сказал он.

Она уловила интонацию и обернулась. Ее взгляд был беспомощен. Она пожала плечами, и он понял, что она права. Это только добавит трудностей. Он кивнул в знак согласия, отвернулся, стал на колени у одного из ящиков и открыл его. Вынул оттуда нож для резки линолеума, пилу и топор и отложил их в сторону. Потом, не тронув одеяла и колодки, они подняли Отто – Леонард за плечи, Мария за ноги – и понесли к столу.

18

С самого начала, как только они взялись за него, все пошло не так. Теперь, после наступления rigor mortis, поднять его оказалось легче, чем они ожидали. Его ноги остались прямыми, а тело не провисло посередине. Он лежал лицом вниз, и они подняли его, как брус. Но эта трансформация застала их врасплох. Леонард чуть не выпустил плечи. Голова откинулась вниз. Колодка под действием собственного веса выпала из черепа и ударила Леонарда по ноге.

Он вскрикнул от боли, но Мария тут же издала предостерегающий оклик:

– Не клади его. Осталось чуть-чуть.

Леонард был почти уверен, что у него сломан палец, но хуже этого было другое: из-под одеяла что-то потекло, то ли из мозга, то ли изо рта Отто – какая-то холодная жидкость промочила внизу фланелевые брюки Леонарда.

– О боже, – сказал он. – Клади его наверх поскорее. Меня сейчас стошнит.

Тело едва уместилось на столе по диагонали. Чувствуя, что штанины снизу прилипли к ногам, Леонард прохромал в ванную и склонился над унитазом. Ничего не вышло. В последний раз он ел вчера вечером, Rippenchen mil Erbsenpiiree. Он боялся думать о названии блюда по-английски. Однако когда он взглянул на брюки ниже колен и увидел, что на мокрой темной ткани блестит что-то серое с примесью крови и волос, его вырвало. Одновременно он пытался снять с себя брюки. Мария наблюдала за ним с порога ванной комнаты.

– Это и на ботинках тоже, – сказал он. – И палец у меня наверняка сломан. – Он снял туфли, носки и брюки и сунул все под раковину. На его ноге не было ничего, кроме едва заметного красного пятнышка у основания большого пальца.

– Я вымою, – сказала она.

Вслед за ним она вошла в спальню. Он отыскал в гардеробе носки и запасные брюки, помятые после пребывания там Отто. У кровати были его тапочки.

– Ты можешь надеть какой-нибудь мой фартук, – предложила Мария. Это показалось ему диким. В фартуках женщины делают пироги, пекут хлеб.

– Теперь со мной все будет нормально, – сказал он.

Они снова вернулись в ту комнату. Одеяло было еще на месте, и слава богу. На ковре, где лежал Отто, темнели два больших мокрых пятна. Благодаря широко распахнутым окнам никакого запаха не чувствовалось. Но свет был безжалостен. В его лучах была хорошо видна жидкость, промочившая Леонарда. Зеленоватая, она капала со стола на ковер. Они постояли, не решаясь сделать следующий шаг. Потом Мария подошла к стулу, на котором лежали ее покупки, и стала объяснять, что это. Перед каждой фразой она делала глубокий вдох. Она старалась говорить без длинных пауз.

– Это ткань, как будет по-вашему, wasserdicht?

– Водонепроницаемая.

Она подняла красную жестяную банку.

– Вот клей, резиновый, он быстро сохнет. Кисть, чтобы его намазывать. Этими портновскими ножницами удобно отрезать куски. – Как на демонстрации в универмаге, не прекращая говорить, она отрезала большой квадрат ткани.

Это подробное описание ее действий помогло ему. Он взял свои собственные орудия и перенес на стол. Тут объяснять было нечего.

– Ну ладно, – чересчур громко сказал он. – Тогда я начну. Займусь ногой.

Но он не тронулся с места. Его взгляд был прикован к одеялу. Он видел каждую отдельную шерстинку, бесконечное повторение одного и того же простого узора.

– Сначала сними ботинок с носком, – посоветовала Мария. Она сковырнула с банки крышку и теперь мешала клей чайной ложкой.

Это было разумно. Леонард положил руку на лодыжку Отто и стащил ботинок за каблук. Он снялся легко. Шнурки отсутствовали. Носок задубел от грязи. Леонард быстро содрал его. Нога уже слегка почернела. Он был рад тому, что стоит у раскрытого окна. Он закатал одеяло вверх, чуть выше коленей Отто. Ему не хотелось начинать одному.

– Прижми его покрепче обеими руками, – попросил он ее. – Вот здесь, – и показал на верхнюю часть ноги.

Она послушалась. Теперь они стояли рядом, бок о бок. Он взял пилу. Она была хорошо наточена и для безопасности обернута сложенным вдвое куском картона, прихваченным резинкой. Он снял все это и посмотрел на впадину под коленом Отто. Его черные хлопчатобумажные штаны лоснились от долгой носки. Он переложил пилу в правую руку, а левой взялся за ногу Отто прямо над лодыжкой. Ее температура была ниже комнатной. Леонард чувствовал, как из его руки уходит тепло.

– Не думай об этом, – сказала Мария. – Просто действуй. – Она снова коротко вздохнула. – Помни, я люблю тебя.

Конечно, это было невозможно, и все-таки они понимали необходимость участвовать в этом вместе. Им нужно было формальное подтверждение. Он тоже сказал бы, что любит ее, но у него совсем пересохло во рту.

Он провел пилой по коленному сгибу Отто. Ее сразу заело. Там была ткань, а под ней крепкие сухожилия. Он вынул пилу, не глядя на зубья, снова опустил ее и потянул на себя. Произошло то же самое.

– Я не могу, – воскликнул он. – Она не идет, ничего не получится!

– Не дави так сильно, – сказала она. – Двигай спокойней. И первые несколько раз проведи ею к себе. Потом можешь пилить вперед-назад.

Она разбиралась в плотницком деле. Если бы полочку в ванной вешала она, результат был бы лучше. Он последовал ее совету. Пила двигалась с легкостью хорошо смазанного механизма. Потом зубья опять стали цепляться, теперь уже за кость, и вскоре вошли в нее. Чтобы нога не дергалась, Леонарду и Марии пришлось нажать на нее сильнее. Пила издавала глухой скрежет.